Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Чусовая уже тогда попала в поле зрения редактора «Уральского следопыта» (думаю, что он горячо поддержал бы нынешнюю «Операцию Ч» — поход за чистоту и культурное отношение к реке, начатый журналом и поддержанный общественностью областей, по территории которых протекает Чусовая)[3].
Теперь уж не помню, кто выступил инициатором этой поездки, знаю только, что родилась она в недрах «Следопыта» при самой горячей поддержке, редактора. Составилась компания: Михаил Ефимович Зуев-Ордынец (он приехал по вызову редактора «Следопыта» и жаждал обогатить свои познания об Урале, полюбоваться на его красоты); в качестве фотокорреспондента — я; третьим был мой знакомый, известный краевед, Р. И. Рабинович.
Стали просить Владимира Алексеевича «уважить» друзей и присоединиться к нам хотя бы на часть пути. После некоторых колебаний он согласился, оговорившись, что дня на три, не больше: отпуска официального нет, а он все-таки на службе, что скажет начальство — директор издательства; а кроме того, на кого оставить журнал? Наконец все согласовали, директор не возражал. Меня — самого молодого — избрали «капитаном».
Поистине трогательной была забота Владимира Алексеевича о чести, престиже журнала. Путешествие должно совершиться обязательно под флагом «Уральского следопыта» в прямом и переносном смысле, не иначе! Заняться флагом было поручено мне. А может быть, никто не поручал, просто я сам захотел, вдохновляемый Владимиром Алексеевичем. Словом, как бы ни было, купил пионерский вымпел — кумачовый треугольный флажок с эмблемой пионерской организации (серп-молот, костер и книга), попросил у матери толстые светло-желтые нитки для вышивания и собственноручно, с помощью швейной машины, смастерил — вышил на вымпеле слова «Уральский следопыт». Вышло неплохо. Так наша «экспедиция» и наше судно получили «флаг». Две недели он развевался на носу нашего плоскодонного судна, над головой «военизированной охраны экспедиции» — моего эрдельтерьера Снукки. Я храню его до сих пор как дорогую реликвию славной, чудесной и, увы, невозвратимой поры — юности.
В самый последний момент, когда все сборы и приготовления уже были закончены, стряслась беда: к Зуеву нежданно-негаданно нагрянула из Ленинграда жена. Они были молодоженами: она и на Урал-то отпустила его весьма неохотно, где уж тут думать о Чусовой! Все предприятие готово было рухнуть, потому что именно Михаил Ефимович по замыслу нашего редактора должен был дать в журнал путевой очерк-отчет о поездке.
Два дня мы уламывали его, взывая к чувству товарищества и гражданской сознательности. Владимир Алексеевич сулил неограниченное место в журнале. При мысли, что путешествие может не состояться, он расстраивался больше всех.
Зуев, человек неврастенического склада, типичный горожанин, воспринимающий все и реагирующий островозбудимо, к тому же подогреваемый женой, не соглашался ни в какую.
Мы повесили носы. Тогда Владимир Алексеевич заявил:
— Миша, ты подводишь меня.
Это подействовало. Зуев согласился, заявив, однако, что мы везем на Чусовую не его, а «его труп». Ну, труп так труп, лишь бы ехать!
— А мы там тебя оживим, — с лукавой улыбкой заметил Владимир Алексеевич. И, к слову сказать, не ошибся. Когда мы заканчивали наше плавание, Зуев благодарил: «Спасибо, что вытащили меня. Теперь я смогу хорошо работать зиму…»
И вот мы в дребезжащем вагоне дачного поезда (электричек тогда не было), в окружении рюкзаков, запасов провизии, нагруженные и навьюченные до отказа… (Кто-то очень удачно сказал про туриста: помесь орла с ишаком!)
Три дня нам пришлось сидеть в Коуровке в туристской базе ОПТЭ[4], на скалах Собачьи Ребра, в ожидании хорошей погоды.
Скучно сидеть у моря и ждать погоды… Зуев предложил пропустить по стаканчику — оказалось, он захватил с собой бутылку водки. Я, со свойственной всем трезвенникам категоричностью и эгоизмом молодости, категорически воспротивился. Как же: моральное разложение, чуть ли не гибель всей экспедиции!
Зуев вспылил, рассматривая мой запрет как проявление тирании и деспотизма. Назревала ссора. Неожиданно мою сторону принял Владимир Алексеевич (дисциплина прежде всего).
— Не будем, — со вздохом покорно согласился он. — Раз капитан говорит: нельзя, значит, нельзя.
И Зуев вынужден был спрятать бутылку в рюкзак. Кстати, это была единственная бутылка за все наше двухнедельное путешествие.
Заново переосмысливая, вспоминая все это, я всякий раз вижу Владимира Алексеевича Попова, его пример выдержки.
Вообще в дисциплине, подчеркну — в с а м о д и с ц и п л и н е, он видел наинеобходимейшее каждому культурному человеку качество и мощное средство для достижения задуманных целей — в работе, в жизни, во всем. Сам — скромный, тихий, даже вроде бы незаметный (хотя люди всегда замечали и выделяли его) — он являл собой удивительный пример точности, исполнительности и умения владеть собой в любых обстоятельствах.
Наконец на третий день погода смилостивилась, небо очистилось от туч, солнце выглянуло, и мы тронулись в путь — вниз по матушке по Чусовой… не по матушке по Волге, по широкому раздолью, как поется в песне, в этом нам пришлось убедиться сразу же: уже на первых километрах под днищем лодки захрустела галька, несколько раз нас едва не развернуло на камне кормой вперед, — приключения начались. Внимание, глядеть в оба!
Владимир Алексеевич находился на Чусовой трое суток — ровно столько, сколько потребовалось, чтоб проплыть от Коуровки до Старой Утки. У меня создалось впечатление, что знаменитый редактор «Следопыта» и различных туристских изданий, много сил отдавший прославлению путешествий, сам впервые участвовал в подобном предприятии. Надо было видеть, как он наслаждался! Как сейчас, вижу его небольшую плотную фигуру на берегу у воды. Утром после сна, в одних трусиках, с полотенцем через плечо, он первым спускался к реке и долго полоскался там, фыркая и покрякивая от удовольствия («как собака», по выражению злоязычного Зуева). Плавать в быстрой Чусовой он не отваживался.
Владимир Алексеевич удивительно хорошо выглядел для своих лет. Никакой дряблости, тело крепкое, упругое, руки достаточно твердые, чтобы держать и перо журналиста, и весло. Я как-то заговорил с ним об этом. Выяснилось: каждое утро он проделывает гимнастику и обтирается до пояса холодной водой.
Правда, мы не очень утруждали его греблей, и он обычно сидел посередине лодки, откинувшись на спину и полузакрыв глаза, часами блаженствуя, как давно соскучившийся по отдыху человек. Солнце грело, ветерок обвевал, с берегов доносился аромат полей и лесов — хорошо! Это выражала вся безмятежность его позы.
Михаил Ефимович — неистощимый острослов — потешал «экипаж» бесконечными анекдотами и забавными историями из времен своей юности, когда он пробовал себя актером. Не отставал и «дядя Раф», Рабинович, тоже живой собеседник. Владимир Алексеевич посмеется вместе со всеми и опять с полуулыбкой на лице молчит, впитывая благодать чусовской природы. Замечательна была его черта — с полной готовностью следовать за спутниками во
